Первый вариант

ТАБЛИЦА 2

(Свт. Григорий Палама, Антирритики против Акиндина, книга 6)

Первый (неизд.) вариант перевода Маркова	Перевод Яшунского	Отредактированный вариант перевода Маркова	Греческий текст
1. Цель философии, что по миру, о деле, с помощью которой к сознанию тотчас будущего нравы украшаются, искусства создаются и то, что относится в домах и городах, в хорошем состоянии — это выгода настоящей жизни. Если какое будет дело, которое к этому не ведёт, то оно будет справедливо названо напрасным трудом, самими прилежащему миру сему.	Целью мирской философии в отношении деятельности (περί πράξιν), с помощью которой к сиюминутной пользе нравы украшаются, искусства создаются и то, что касается [устройства] домов и городов располагается должным образом, является выгода настоящей жизни. Если же будет какое-либо дело, которое к этому не ведет, то оно будет справедливо названо напрасным трудом, самими прилежащему миру сему.	Мирская философия нацелена на дело: она со временем улучшает нравы, создает искусства, делает удобнее дома и города, поддерживая все в них в нужном состоянии, и тем самым делает все к выгоде нынешнего века. Если какое-то дело к этому не ведет, с полным правом назовут его напрасным трудом сами приверженцы мира сего.	Τῆς μὲν δὴ περὶ πρᾶξιν κατὰ κόσμον φιλοσοφίας τέλος, δι’ ἧς πρὸς τὸ παραυτίκα συνοίσειν μέλλον ἤθη τε κοσμεῖται καὶ τέχναι συνίστανται καὶ τὰ κατ’ οἴκους καὶ πόλεις εὖ διατίθεται, τὸ τοῦ παρόντος ὑπάρχει βίου λυσιτελές. Εἰ δέ τις εἴη πρᾶξις, ἣ μὴ πρὸς τοῦτο τείνει, ματαιοπονία δικαίως ἂν προσρηθείη, καὶ αὐτοῖς τοῖς τῷ κόσμῳ τούτῳ προστετηκόσι.
Работа философии, которая о словах, с помощью которой мы находим смыслы: природы и движения, и того, что принадлежа материи, неотъемлемо отнимается, аналогии (меры), схемы и количества, и она в сущих вещах — практическое исследование истины. Если кто скажет что, находящееся вне допускаемой истины, то если охотно, то он порочный заговорщик слуха, а если без охоты, то он лишён философии, ума, и настолько более, насколько более он достиг философии, как ему кажется, не зная своё собственное невежество.	А дело философии, которая в отношении слов, с помощью которой мы исследуем логосы природы и движения и аналогии, очертания и количества того, что нераздельно отделяется от материи, есть изучение истины в сущих. Если же кто-либо говорит вне достижимой истины, то если [он делает это] добровольно, он лукавый наветник слуха, а если невольно – то он чужд философии, безумен, и настолько более, насколько более он думает, что связан с философией, не сознавая даже своего собственного невежества.	Словесная философия помогает нам найти смысл, природу и движение вещей и всего материального, понять, почему материя и убывает, и не убывает, как в ней действуют аналогии, схемы и числа. Она практически исследует истину в существующем. Если кто намеренно скажет что-то вопреки допустимой истине, он заговорщик слухов, наговаривающий на вещи; а если не намеренно, то он не причастен философии и уму, — и тем более не причастен, чем больше он считает себя постигшим философию, не догадываясь о собственном невежестве.	Τῆς δὲ περὶ λόγους φιλοσοφίας ἔργον, δι’ ἧς φύσεως καὶ κινήσεως ἐρευνώμεθα λόγους καὶ τῶν τῆς ὕλης ἀχωρίστως χωριζομένων ἀναλογίας καὶ σχηματισμοὺς καὶ ποσότητας, ἡ ἐν τοῖς οὖσι πραγματεία τῆς ἀληθείας ἐστίν. Εἰ δ’ ἔξω τις λέγει τῆς ἐφικτῆς ἀληθείας, εἰ μὲν ἑκών, πονηρὸς ἐπίβουλος ἀκοῆς, εἰ δ’ ἄκων, ἀφιλόσοφος καὶ ἀνόητος καὶ τοσούτῳ μᾶλλον ὅσῳ μᾶλλον φιλοσοφίας ἧφθαι δοκεῖ, μηδὲ τὴν οἰκείαν οὗτος ἐπιστάμενος ἄγνοιαν.
Цель философии, которая по Христу, в делах на то смотрит, “что ни глаз не видел, ни ухо не слышало, и не всходило в сердце человека”, ныне одним только достойным от части открываемое словно в уделе брачного залога, а по непрекращающемуся веку является совершеннейше.	А цель философии по Христу в делах взирает на то, чего «око не виде, и ухо не слыша, и на сердце человеку не взыдоша», что ныне отчасти открывается одним лишь достойным как бы в качестве залога, а в нескончаемом веке является более совершенно.	Христианская философия нацелена на деле созерцать то, «что ни глаз не видел, ни ухо не слышало, и не входило в сердце человека», что в настоящее время только отчасти открывается самым достойным, по праву залога будущего духовного брака [!!! — А. Д.], и что совершенным образом будет явлено в жизни бесконечного будущего века.	Τῆς δὲ κατὰ Χριστὸν φιλοσοφίας, ἐν πράξεσι μὲν πρὸς ἐκεῖνα βλέπει τὸ τέλος, «ἃ μήτε ὀφθαλμὸς εἶδε μήτε οὖς ἤκουσε μήτ’ ἐπὶ καρδίαν ἀναβέβηκεν ἀνθρώπου», νῦν μὲν μόνοις τοῖς ἀξίοις ἐκ μέρους ὡς ἐν ἀρραβῶνος ἀποκαλυπτόμενα μοίρᾳ, κατὰ δὲ τὸν ἄληκτον αἰῶνα φανερούμενα τελεώτερον.
В словах самая первая работа — исследование божественных догматов, полагающее более наглядной, насколько это возможно, истину о из самой сущности идя сущем и воздвигнутом сверх всего сущего, о которой сильнее всякого доказательства, и будто некое недоказываемое начало священного доказательства — это вера, единственное основание убедившихся, с которой слово, делающее ясным последующее, единится совершеннейше, и воздвигает в верных истину благодаря священному и соответствующему знанию, связывая ладно со знаемым знающих, как утвердившихся там, не отходить от священного, что по вере, очага, ни изысканными и искусными убедительностями слов, ни страшными нападениями мучителей, а свидетельствовали благочестие единичным непереубеждаемым тождеством.	В словах же полезнее всего исследование божественных догматов, полагающее более наглядной, насколько это возможно, истину о воистину сущем, сверхвоздвигнутую надо всяким сущим, в отношении которой сильнее всякого доказательства и как бы некое недоказуемое начало священного доказательства есть вера, постоянное основание доверившихся [ей], с которой Слово, разъясняя последующее, соединяет совершеннейшим образом и истину и утверждает [последнюю] в верных благодаря священному и соответствующему знанию, крепко связывая познавших с познанным, так что, они, будучи и отсюда утверждены, более не будут удалены от священного очага веры, ни изысканными и многоречивыми словесными убеждениями, ни страшными нападками мучителей, свидетельствуя единство благочестия непереубеждаемым тождеством [веры].	Первая наша словесная работа — исследовать божественные догматы, которые и представляют по возможности наглядно истину существующего в существенном смысле, поднятом над всем существующим. Такая истина сама сильнее любого доказательства. Недоказываемое начало (аксиома) священного доказательства — сама вера как единственное основание убеждения. С этой верой совершенно объединено слово, проясняющее ход дальнейших рассуждений. Это слово воздвигает в верных торжество истины благодаря соответствию священного знания знанию знатоков, привыкших не отступать от центра священных рассуждений, не отвлекаясь ни на мнимую убедительность изысканных слов, ни на страшные угрозы истязателей, но благодаря непоколебимому тождеству мысли и слова, всегда свидетельствующих о своем благочестии.	Ἐν δὲ λόγοις τὸ προὐργιαίτατον ἡ τῶν θείων δογμάτων ἔρευνα, τὴν περὶ τὸν ὄντως ὄντα καὶ παντὸς τοῦ ὄντος ὑπερανιδρυμένον ἀλήθειαν κατὰ τὸ ἐγχωροῦν ἐναργεστέραν τιθεῖσα, περὶ ἣν πάσης ἀποδείξεως κρείττων καὶ οἷον ἀρχή τις ἀναπόδεικτος ἱερᾶς ἀποδείξεως, ἡ πίστις ἐστί, μόνιμος οὖσα τῶν πεπεισμένων ἵδρυσις, ᾗ τὰ ἑπόμενα διασαφῶν ὁ λόγος ἑνοῖ τελεώτερον καὶ ἐνιδρύει τοῖς πιστοῖς τὴν ἀλήθειαν δι’ ἱερᾶς καὶ καταλλήλου γνώσεως, τοῖς ἐγνωσμένοις τοὺς ἐγνωκότας ἀραρότως συνδέων, ὡς κἀντεῦθεν ἐστηριγμένους, μηκέτ’ ἀποκινεῖσθαι τῆς κατὰ τὴν πίστιν ἱερᾶς ἑστίας, μήτε κομψείαις καὶ πολυλέσχοις πιθανότησι λόγων, μήτε τυράννων δειναῖς ἐπαγωγαῖς, ἀμεταπείστῳ ταυτότητι τῷ ἑνιαίῳ μαρτυροῦντας τῆς εὐσεβείας.
2. Те, кто отпали от этого единственного и одного благочестия, те взялись нести самих себя к пёстрому и разнообразному движению заблуждения, которому сродна ложь, которая отделяет душу от из самой сущности идя сущего, но никакое не предлогает мнящим в заблуждении недвижное слияние с одним, но словно некое болезненное расстройство делает в душе, непостоянное некое претерпевание, легко меняющееся, очень часто переводя уловленных не только к иным, но и к противоположным злам.	А отпавшие от этого единственного и единого благочестия, будучи несомы изменчивым и разнообразным вихрем заблуждения, с которым соединена ложь, отделяющая душу от поистине сущего, но и ни с чем из ложно представляющегося не доставляющая неизменного соприкосновения, но словно некое болезненное расстройство делает в душе, некое непостоянное и изменчивое ощущение, очень часто приводящее уловленных [им] не только к иному, но и к противоположному злу.	Те, кто отпали от единства единственного благочестия, сразу ринулись к пестрому многообразию подвижного заблуждения, родственного только лжи. Ложь отлучает душу от существующего по существу, но не может дать мнительным в заблуждениях людям неотступного слияния с Единым. Она, будто какое-то болезненное расстройство, учиняет в душе мучительную страсть, более чем переменчивую, чтобы повергнуть пойманных то в одно зло, то в противоположное зло.	Οἱ δὲ ταύτης ἐκπεπτωκότες τῆς μόνης καὶ μιᾶς εὐσεβείας, τῇ ποικίλῃ καὶ παντοδαπῇ τῆς πλάνης σφᾶς αὐτοὺς φέροντες ἐγχειρίζουσι φορᾷ, ᾗ τὸ ψεῦδος συμπέφυκε, διαιρετικὸν μὲν ψυχῆς ἀπὸ τῶν ὄντως ὄντων, ἀλλ’ οὐδὲ πρὸς ἓν οὐδὲν τῶν ἀπατηλῶς δοκούντων συνάφειαν παρέχον ἀκίνητον, ἀλλ’ οἷόν τινα καχεξίαν ἐμποιοῦν τῇ ψυχῇ, ἄστατόν τι πάθος καὶ εὐμετάβολον, πυκνὰ μετάγον τοὺς ἡλωκότας οὐκ ἐφ’ ἕτερα μόνον ἀλλὰ καὶ ἐπὶ τἀναντία κακά.
Потому у всякого злославия непоследовательность, самозаговор на само себя и самообличение, и настолько более, насколько более злославие, и насколько более участием лжи обогащается составными. Ибо общая всем еретикам ложь, как сделал явным великий Афанасий, называя ложью притворство и их доносительство, и отрицание слов другими, в том, что они с помощью друг друга расставляют. Ибо каждому свойственно отпадение в каждом случае от правильного разумения, согласного благочестию.	Поэтому всякое злославие отличается непоследовательностью, злоумышляет против себя самого и само себя обличает, и настолько более, насколько более оно является злословием и насколько причастием лжи преимуществует над стоящими в одном с ним ряду [другими лжеучениями]. Ибо и великий Афанасий назвал ложь общей всем еретикам, называя ложью притворство и [бывающую] от них клевету и что они одними словами отрицают то, что другими доказывают, так как каждому [их слову] свойственно отпадение во всех отношениях от правильного разумения, согласного благочестию.	Всякое неправославие непоследовательно, оно устраивает заговор против самого себя и само себя начинает обличать; и чем неправославнее, тем больше, потому что тем больше оно обогащено вкраплениями лжи. Как объяснил Афанасий Великий, все еретики лгут в одном и том же. Ложью святитель назвал их лицедейское доносительство, что они всякий раз говорят противоречащее прежде сказанному, разрушая уже поставленное на сцене. Любой еретик отпадает от правильного понимания вещей, в котором только и слышен голос благочестия.	Διὰ τοῦτο κακοδοξία πᾶσα τὸ ἀνακόλουθον ἔχει καὶ αὐτεπίβουλον ἑαυτῇ καὶ αὐτέλεγκτον, καὶ τοσούτῳ μᾶλλον ὅσῳ μᾶλλον κακοδοξία ἐστὶ καὶ τῇ μετουσίᾳ τοῦ ψεύδους τῶν συστοίχων πλεονεκτεῖ. Κοινὸν γὰρ ἅπασι τοῖς αἱρετικοῖς τὸ ψεῦδος καὶ ὁ μέγας Ἀθανάσιος ἀπεφήνατο, ψεῦδος τὴν ὑπόκρισιν λέγων καὶ τὰς παρ’ ἐκείνων συκοφαντίας καὶ τὸ δι’ ἑτέρων ἀρνεῖσθαι λόγων, ἅττα δι’ ἑτέρων κατασκευάζουσιν· ἑκάστῳ γὰρ ἴδιον ἡ περὶ ἕκαστον τοῦ ὀρθοῦ κατ’ εὐσέβειαν φρονήματος ἔκπτωσις.
3. Акиндину имущество лжи слов — свидетельство величины его родного злославия. Ибо оно столь велико, что если бы кто предложил о божественных догматах собственные его новонаправленности, и доносы на тех, кому он явным образом старается противостоять, и пёстрые развращения и переделки отеческих, которые он выдвигает, высказываний и мыслей, и им сказанные, не возникшие, суды и сходки, и просто вся у него ложь, которая нуждается в проверке другими, выставляет одни только проверки его слов, чтобы изничтожить всякий слух, если не, указав это исходя из немногого, предложит собрать большее.	Для Акиндина, стало быть, изобилие слов лжи – доказательство величия собственного злословия. Ибо оно таково, что если бы кто, оставив в стороне его собственные новшества в отношении божественных догматов и клеветы на тех, кому он явным образом стремится противостоять, разнообразные искажения и перетолкования отеческих высказываний и мыслей, которые он выдвигает, и упоминаемые им, но не бывшие, судебные дела и заседания, и вообще всю его ложь, которая нуждается в изобличении другими, предложит [слушающим] одно лишь то, что изобличается его собственными словами, то не выдержит никакое ухо, если он, показав это вкратце, не решит не излагать большую часть этого.	Акиндин так много ложных слов у себя скопил, что можно представить величину его неправославия. Даже не перечесть его невиданные переделки божественных догматов, доносы на тех, на кого он сам нападает, многообразные перевирания и извращения святоотеческих высказываний и мыслей, которые он цитирует, его сутяжничество и заговорщицкий нрав. Если только посмотреть на то, как он лжет, то уже этого достаточно, чтобы больше его не слушать; тем более что прибавить к сказанному ложно он может разве еще большую ложь.	Ἀκινδύνῳ τοίνυν ἡ τοῦ ψεύδους τῶν λόγων περιουσία τοῦ μεγέθους τῆς οἰκείας κακοδοξίας τεκμήριον. Τοσαύτη γὰρ ὡς εἴ τις τὰς ἐπὶ τῶν θείων δογμάτων ἰδίας καινοτομίας αὐτοῦ παρεὶς καὶ τὰς πρὸς οὓς φανερῶς ἀντικεῖσθαι σπεύδει συκοφαντίας, τάς τε ποικίλας διαστροφὰς καὶ παρεγχειρήσεις τῶν πατερικῶν, ὧν αὐτὸς προτείνει ῥημάτων καὶ νοημάτων καὶ τὰς παρ’ αὐτοῦ λεγομένας, μὴ γενομένας δέ, δίκας καὶ συνελεύσεις, καὶ πᾶν ἁπλῶς αὐτῷ ψεῦδος, ὃ τοῦ παρ’ ἑτέρων ἐλέγχου δεῖται, μόνα προτείνει τὰ παρὰ τῶν αὐτοῦ πάλιν ἐλεγχόμενα λόγων, ἀποκναίσαι πᾶσαν ἂν ἀκοήν, εἰ μὴ καὶ ταῦτ’ ἐξ ὀλίγων δείξας τὰ πλείω καταλέγειν παρήσει.
Ибо и самого Варлаама, который ему наставник в заблуждении, в вылепленной к Собору беседе, обзывает злославным, и хульным, и отверженным как говорившего нечестивое на божественный свет; с помощью языка есть, что свободной речью подвергает анафеме.	Ведь и Варлаама, самого своего наставника в заблуждении, в сфабрикованной к Собору речи, он называет злославным и хулителем, и отверженным, как иночествовавшего против божественного света, а устно иной раз даже и прямо предает его анафеме.	Даже своего учителя в заблуждении Варлаама он в притворной беседе, обращенной к Собору, порицает за неправославие, хулит и отвергает за его нечестивые речи против божественного света. Ему кажется, что если он проклянет учителя, то его собственный язык сочтут свободным от заблуждений.	Καὶ Βαρλαὰμ γὰρ αὐτὸν τὸν αὐτῷ τῆς πλάνης καθηγησάμενον, ἐν μὲν τῇ πεπλασμένῃ πρὸς τὴν σύνοδον ὁμιλίᾳ, κακόδοξον ἀποκαλεῖ καὶ βλάσφημον καὶ κατάπτυστον, ὡς εἰς τὸ θεῖον ἀσεβήσαντα φῶς· διὰ γλώττης δ’ ἔσθ’ ὅτε καὶ ἀναθέματι παρρησίᾳ καθυποβάλλει.
А когда он писал к тому, что в латинянах Лапифе, а скорее списывал, когда ему было сказано, в чём Варлаам, присутствуя на соборе во граде Константина, согрешил о догматах благочестия, говорит: “Я ничего не могу о нём сказать, что он согрешил в чём-то о догматах благочестия, присутствуя там”.	А когда он писал к обретающемуся у латинян Лапине, или скорее отписывал [ему], спрашивавшему в своих к нему письмах, чем Варлаам, будучи в Константинополе, согрешил относительно догматов благочестия, говорит: «Я не могу сказать, что бы он согрешил в чем-то относительно догматов благочестия, будучи там».	Когда его расспрашивали, в чем ошибался Варлаам, на соборе в Константинополе, то в письме латинянину Лапифе он отвечал, а точнее, списывал готовое: «Я был на соборе и не помню, чтобы тот согрешил в чем-то в догматах благочестия».	Πρὸς δὲ τὸν ἐν Λατίνοις Λαπίθην γράφων, μᾶλλον δὲ ἀντιγράφων, διὰ τῶν πρὸς αὐτὸν γραμμάτων ἐρόμενον τί παρὼν ὁ Βαρλαὰμ τῇ Κωνσταντίνου περὶ τὰ τῆς εὐσεβείας ἥμαρτε δόγματα, «οὐκ ἔχω», φησίν, «ἐγὼ φάναι τοῦτον ὡς ἥμαρτέ τι περὶ τὰ τῆς εὐσεβείας δόγματα παρὼν ἐνταῦθα».
Итак и собор, голосованием осудивший его, присутствующего, как хулителя, и те, что по этому собору о нём решения, которые тот не вынеся, удалился бегством, Акиндин опять отвергает.	Так что и собор, в его присутствии голосованием осудивший [Варлаама] как хулителя, и вынесенные о нем на этом соборе решения – не понеся которые, тот удалился бегством – он снова отвергает.	Акиндин вменяет ни во что собор, единогласно осудивший Варлаама в его присутствии как богохульника, так что тот даже убежал с собора, не перенеся принятых о нем решений.	Τοιγαροῦν καὶ τὴν παρόντος αὐτοῦ καταψηφισαμένην ὡς βλασφήμου σύνοδον καὶ τὰς κατ’ αὐτὴν ἐπ’ ἐκεῖνον ἀποφάσεις, ἃς οὐκ ἐνεγκὼν ἐκεῖνος ᾤχετο φεύγων, ἀθετεῖ πάλιν οὗτος.
4. Но он опять когда вместе ласкательством и дарами похитил зазевавшихся на них, был испытан со всех сторон теми, кто были на чтимом возвышении (трибуне), и при этом осуждён, как вор, лучшими из архиереев, и письменно был лишён священного сана, и благочестивыми царями и в конце концов и просто всеми православными как некая чума был изгнан из оград священной церкви, скоро написал памфлет своего мнения, где смело утверждает, что все заблуждаются, так как его самого оклеветали, и так что никто таким образом не сможет избежать осуждения, поскольку все знают на деле истинное, что стало явленным вверх на всеобщем Соборе.	Но сам он опять же, когда, одновременно ласкательством и дарами привлекши к себе жадных до них, состязался с [восседающими] на чтимой трибуне и, быв тотчас же изобличен лучшими из архиереев, официально был ими низложен и когда благочестивыми царями и представителями власти, и вообще всеми православными, как некая чума, был изгнан из оград священной церкви, тотчас же написал памфлет [с изложением] своего учения, будучи уверен, что сможет всех ввести в заблуждение, если только будет представлять свое [учение] в ложном свете, однако и таким образом не смог избежать осуждения, поскольку все на деле знали истинное [его исповедание], что стало отчетливо видно на всеобщем Соборе.	Хотя он пытался лестью и подкупом перетянуть на свою сторону невзыскательных людей, достаточно было один раз, с архиерейской кафедры, подвергнуть его всестороннему испытанию, чтобы он был осужден как вор, особым постановлением лишен священнического сана и по приказу благочестивейшего императора и всех православных без исключения был исключен из святой ограды Церкви как заразная чума. Но он стал распространять брошюру, по собственному почину, в которой осмелился заявить, что все ошиблись, что его оклеветали и что все будут осуждены, потому что на самом деле всеобщий собор его оправдал.	Ἀλλ’ αὐτὸς πάλιν ἡνίκα θωπείαις ἅμα καὶ δώροις κλέψας τοὺς πρὸς αὐτὰ κεχηνότας, τοῖς ἐν τῷ σεπτῷ βήματι συνεξητάσθη καὶ παραυτὰ φωραθεὶς παρὰ τῶν ἐκκρίτων ἀρχιερέων ἐγγράφως ἀπεχειροτονεῖτο καὶ παρὰ τῶν εὐσεβῶν βασιλέων καὶ τῶν ἐν τέλει καὶ τῶν ὀρθοδόξων ἁπλῶς ἁπάντων ὥς τι μύσος τῶν τῆς ἱερᾶς ἐκκλησίας περιβόλων ἠλαύνετο, λίβελλον συγγραψάμενος τῆς ἑαυτοῦ τάχα δόξης, θαρρῶν ἀπατῆσαι πάντας εἴπερ ἑαυτοῦ καταψεύσαιτο, κἂν εἰ μηδ’ οὕτως ἐκφυγεῖν ἐδυνήθη τὴν καταδίκην, πάντων συνεγνωκότων ἔργῳ τἀληθές, ὡς ἐπὶ πανδήμου συνόδου βεβαίως ἀναφανέν.
В этом, итак, самом памфлете он опять говорит: “Мы принимаем, и от души приветствуем, именно в присутствии благочестивейшего, и блаженнейшего, и всехвального царя нашего созванный Собор, проверивший и отвергнувший всё то, что Варлаамом о неприступном и божественном свете Преображения сказано хульно и злославно”. И в конце этого памфлета он настаивает, что он думает так, и с теми всегда вместе, и никогда не будет думать по-другому, даже если кто наложит на него тысячи смертей.	Итак, в этом самом памфлете он опять говорит: «Мы принимаем, и от души приветствуем и созванный в присутствии благочестивейшего, блаженно почившего и приснопамятного царя нашего Собор, исследовавший и отвергнувший все то, что Варлаамом о неприступном и божественном свете Преображения сказано охульно и злославно». И в конце этого памфлета он настаивает, что думает так и всегда пребывает в этих [учениях], и никогда не будет думать по другому, даже если кто наведет на него тысячи смертей.	В брошюре он говорит в начале: «Мы принимаем, и от души приветствуем, в личном присутствии благочестивейшего, блаженнейшего и всехвального императора нашего созванный собор, проверивший и осудивший все, что Варлаам сказал богохульно и неправославно о неприступном и божественном свете Преображения». А в конце брошюры настаивает, что он думает так, как всегда думали все православные, и что никогда не посмеет думать иначе, даже если его тысячу раз убьют.	Ἐπὶ τούτου τοίνυν αὐτοῦ τοῦ λιβέλλου πάλιν φησίν, «ἀποδεχόμεθα καὶ ἐκ ψυχῆς ἀσπαζόμεθα καὶ τὴν ἐπὶ τῇ παρουσίᾳ τοῦ εὐσεβεστάτου καὶ μακαρίτου καὶ ἀοιδίμου βασιλέως ἡμῶν συναθροισθεῖσαν σύνοδον καὶ ἀπελέγξασαν καὶ ἀποπέμψασαν ὅσα τῷ Βαρλαὰμ περὶ τοῦ ἀπροσίτου καὶ θείου φωτὸς τῆς μεταμορφώσεως εἴρηται βλασφήμως καὶ κακοδόξως»· τελευτῶν δ’ ἐπὶ τοῦ λιβέλλου τούτου φρονεῖν οὕτω καὶ τούτοις ἀεὶ ἐμμένειν διισχυρίζεται καὶ μηδέποτ’ ἄλλως φρονήσειν, κἂν εἰ μυρίους τις ἐπαγάγοι τούτῳ θανάτους.
Но когда ещё не истекло полностью четырёх месяцев, не будучи совершенно никем принуждён, но просто когда его спросил Лапифа, он пишет, как было сказано, что ни в чём здесь из божественных вещей Варлаам не был изобличён хульным и злославным.	Но еще и четыре полных месяца не истекло, когда он, не будучи вовсе никем принужден, но просто в ответ на вопрос Лапина, пишет, как я сказал, что Варлаам здесь отнюдь не был изобличен как хулитель и злославный в отношении божественных вещей.	Но не прошло и четырех месяцев, и без всякого принуждения извне, просто отвечая на вопрос Лапифы, он сказал, что якобы Варлаам не был обличен как богохульник и неправославный ни по одному из богословских вопросов.	Ἀλλ’ οὔπω τεττάρων μηνῶν ὅλων παραρρυέντων, βιασαμένου μηδενὸς ὅλως, ἀλλ’ ἁπλῶς ἐρωτήσαντι τῷ Λαπίθῃ, γράφει καθάπερ ἔφην, κατὰ μηδὲν ἐνταῦθα τῶν θείων βλάσφημόν τε καὶ κακόδοξον ἐξελεγχθῆναι τὸν Βαρλαάμ.
5. Но и созванный после бегства Варлаама о нём собор, в той слепленной им беседе, напирает, говорит, что принимает как собеседник благочестия всё то, что любезно о нём разузнали и проголосовали. И к тем, кто тогда присутствовал из архиереев, нацеливается к доверию истине написанного им: “И если там не так, — говорит он, — о божественнейшие, то я прибавлю что”, так, не краснея, он злоупотребляет ложью. Спустя немного времени, к кому то из тех, кто в Фессалониках, когда пишет, из знающих осуждение его на том суде, “обзывает этот Собор сатанинским, “и ни в чём не отстоящим от синедриона иудеев на Христа””.	Но в той сфабрикованной им речи он говорит, что и созванный после бегства Варлаама по его поводу собор признал его защитником благочестия, и утверждает, будто он все то, что ему любезно, постановил и голосованием утвердил. И, простирая долгую речь к тем из архиереев, кто тогда присутствовал, он говорит будто бы в подтверждение истины написанного им: «разве это не так, о торжественнейшие, и я что-то прибавляю?» Так, не краснея, он злоупотребляет ложью. Спустя же немного времени в письме к одному Фессалоникийцу из числа знающих о его осуждении на том суде он называет этот Собор «сатанинским и ничуть не уступающим иудейскому синедриону [созванному] против Христа».	Но и созванный после бегства Варлаама собор в этой притворной беседе Акиндин искажает, называя себя сообщником благочестия всех принятых на соборе доброжелательных решений. Он пытается завоевать доверие присутствовавших на соборе архиереев и говорит: «Если я что-то не так сказал, блаженнейшие владыки, я все дополню и поясню». Так он пускает в ход ложь и не краснеет. Через некоторое время в письме одному из жителей Салоник, знавшему о его осуждении, Акиндин называет этот собор «сатанинским» и «ничем не отличающимся от иудейского синедриона, осудившего Христа».	Ἀλλὰ καὶ τὴν συγκεκροτημένην μετὰ τὴν τοῦ Βαρλαὰμ φυγαδείαν ἐπ’ αὐτῷ σύνοδον, ἐν ἐκείνῃ μὲν τῇ πεπλασμένῃ παρ’ αὐτοῦ ὁμιλίᾳ, ὡς εὐσεβείας συνήγορόν φησιν ἀποδέχεσθαι καὶ πᾶν ὅ,τι φίλον αὐτῷ διαγνῶναι καὶ ψηφίσασθαι διατείνεται. Καὶ πρὸς τοὺς τηνικαῦτα παρόντας τῶν ἀρχιερέων, εἰς πίστιν δῆθεν τῆς ἀληθείας τῶν παρ’ αὐτοῦ γραφομένων ἀποτεινόμενος, «ἢ οὐχ οὕτως ἔχει ταῦτα», φησί, «θειότατοι, ἀλλ’ ἐγώ τι προστίθημι», οὕτως ἀνερυθριάστως καταχρῆται τῷ ψεύδει. Μετ’ οὐ πολὺ δὲ πρός τινα τῶν ἐν Θεσσαλονίκῃ γράφων τῶν ἐγνωκότων τὴν ἐπ’ ἐκείνης τῆς δίκης καταδίκην αὐτοῦ, «σατανικὴν» ἀποκαλεῖ τὴν σύνοδον ταύτην «καὶ τοῦ τῶν Ἰουδαίων κατὰ Χριστοῦ συνεδρίου μηδὲν ἀποδέουσαν».
Но и вышедший на двух этих Соборах Томос, там он явным образом называет его точным по благочестию, а с помощью всех остальных его сочинений, и с помощью того, что впоследстивии там написано, пытается показать, что — полон всякого нечестия. Что нужно о нас самих сказать, против которых ясно для всех он таким образом неистовствует, как он писаниями родной своей руки свидетельствует согласие с нами, когда будучи испытан во многом, как он сам там пишет, узнал, что мы согласны со святыми точно во всём, тем, что мы пишем, и тем, что мы говорим.	Но и вышедший на двух этих Соборах Томос он там явным образом называет точным по благочестию, а во всех остальных своих сочинениях – и даже в тех, что написаны после той речи – пытается показать его исполненным всяческого нечестия. Что нам говорить о себе самих, против которых он очевидным образом так неистовствует, [о том] как он собственноручными писаниями засвидетельствовал согласие с нами, поскольку тщательно испытав, как он сам там пишет, узнал, что мы во всем, что пишем и что говорим, в точности согласны со святыми?	В этом письме он объявляет постановление двух соборов точным в благочестии; но все, что он пишет дальше, пытается представить постановление переполненным нечестия. Что уж говорить обо мне, если против меня он беснуется открыто? Собственноручно он якобы готов засвидетельствовать согласие со мной. Неудивительно: он же сам признается, что после множества споров выяснилось, что я говорю и пишу все то же, что говорили и писали святые отцы.	Ἀλλὰ καὶ τὸν ἐπὶ ταῖς δυσὶ ταύταις συνόδοις προβάντα Τόμον, ἐκεῖ μὲν φανερῶς ἠκριβωμένον κατ’ εὐσέβειαν λέγει, διὰ πάντων δὲ τῶν ἄλλων αὐτῷ συγγραμμάτων, καὶ δι’ αὐτῶν μὲν οὖν τῶν ἑξῆς ἐκεῖ γεγραμμένων, δυσσεβείας ἁπάσης ἀνάπλεων πειρᾶται δεικνύναι. Τί χρὴ περὶ ἡμῶν αὐτῶν λέγειν, καθ’ ὧν περιφανῶς οὕτω μαίνεται, πῶς γράμμασιν οἰκείας χειρὸς τὴν πρὸς ἡμᾶς συμφωνίαν ἐπεμαρτύρατο, ἐπειδήπερ ἐξετάσας μετὰ πλειόνων, ὡς καὶ αὐτὸς ἐκεῖ γράφει, συμφωνοῦντας ἡμᾶς τοῖς ἁγίοις ἀκριβῶς ἐν πᾶσιν οἷς τε γράφομεν οἷς τε λέγομεν ἔγνω.
Слов его, непоследовательных и противостоящих о божественном свете и божественную благодати, целая у нас книга, посланная к мудрому предводителю Кизикийскому, едва ли охватила бóльшую часть.	Поистине, слов его, непоследовательных и противоположных [друг другу], о божественном свете и божественной благодати, целая наша книга, посланная к мудрому Кизическому предстоятелю, едва охватила большую часть.	В книге, отправленной Кизическому начальнику, я привел только меньшую часть его непоследовательных и враждебных выпадов против божественного света и божественной благодати.	Τῶν γε μὴν περὶ τοῦ θείου φωτὸς καὶ τῆς θείας χάριτος ἀνακολούθων αὐτῷ καὶ ἀντιθέτων λόγων, ὅλον ἡμῖν βιβλίον πρὸς τὸν σοφὸν τῆς Κυζίκου πρόεδρον ἐπεσταλμένον, μόλις τὰ πλείω συμπεριείληφε.
И множество божественностей, которые он вводит, в совместной речи так с одной, и им вносимых этих божественностей друг ко другу неравенство, и неподобие, и совершенное противостояние, кто сможет высказать в немногих словах? Но можно и это обозреть из прежних проверок.	А множество божественностей, которые он вводит якобы в защиту единой [божественности], и неравенство, и неподобие, и совершенное противостояние этих им вносимых божественностей по отношению друг к другу, кто сможет высказать в немногих словах? Но можно и это обозреть из прежних обличений.	Понадобилось бы слишком много слов, чтобы охватить и введенную им множественность Божества, и неравенство этих множественных Божеств, и отсутствие между ними подобия, и даже их противопоставление. Мы уже вывели его на чистую воду.	Τὸ δὲ πλῆθος ὧν εἰσάγει θεοτήτων ἐν τῇ συνηγορίᾳ δῆθεν τῆς μιᾶς καὶ τὸ πρὸς ἀλλήλας τῶν εἰσφερομένων παρ’ αὐτοῦ τούτων θεοτήτων ἄνισον καὶ ἀνόμοιον καὶ παντελῶς ἀντικείμενον, τίς ἂν ἐξείποι δι’ ὀλίγων; Ἔνι δ’ ὅμως καὶ ταῦτα συνορᾶν ἐκ τῶν προτέρων ἐλέγχων.