К началу полемики с Е. В.
Афонасиным
[Как и было обещано, помещаю
окончательный ответ Е. В. Афонасина, не трогая в нем ни единой буквы.
Дальнейшая дискуссия совершенно бессмысленна. Оппонент или начинает новое
препирательство относительно моих ссылок в других работах на древних авторов (причем
совершенно неосновательное в абсолютно каждом утверждении, что столь же
элементарно показать, как и в первой дискуссии, читателю предлагаю лишь
поверить мне на слово — не гробить же все время на бесконечную и к тому же
бесполезную для Е. В. Афонасина [но, надеюсь, не для читателей] мелочную полемику,
хотя возникает сильное искушение опять step by step разобрать оппонента «по косточкам»), или, пользуясь
случаем, излагает еще раз свои собственные (и некоторых других ученых) теории
(столь же «основательные», как излюбленная эзотеристами ссылка на новооткрытое письмо
Климента, доказательств подлинности которого нет никаких — ни в Testimonia
древних авторов, ни палеографических). В результате возникла бы новая
многоэтажная полемика, и в ответ на мои бесспорные текстологические
доводы Е. В. Афонасин или ссылался бы на какой-то «общий смысл», реально не
подкрепленный сопоставлением греческих оригиналов и зависящий лишь от его
собственного толкования, или добавлял бы тире и заодно читал вместо женского
рода («персоной») — мужской («которого») (видимо, глубоко проникнувшись
гностическим учением о сизигиях), или начинал бы полемику на новую тему, по
примеру сказки о «белом бычке» (с вариацией: бодался филолог-историк с
философом...). Сделаю разве что одно пояснение еще. В рецензии на книгу Е. В.
Афонасина столь много места уделено чисто эдиционной стороне (что, в общем-то,
не свойственно моим обычным научным рецензиям), ибо конкурс был именно издательский
и в числе обязательных пунктов рецензирования фигурировали почти сплошь
издательские параметры. О качестве перевода я добавил в рецензию уже, как бы,
«на сверхосытку». Что же касается моей печатной рецензии, то у меня пропал
всякий интерес к ней, во-первых, после этой интернет-дискуссии, из которой все предельно
прояснилось, а во-вторых, потому, что, как стало мне известно, рецензию на
«Строматы» и другие опусы Е. В. Афонасина собирается написать Ю. А. Шичалин. В
зависимости от рецензии Ю. А. Шичалина я и буду решать, помещать ли мою
рецензию в бумажном варианте или ограничиться ссылкой на мнение другого ученого
— бесспорного авторитета в области неоплатонической философии и греческого
языка. Если мое мнение как профессионального патролога (и издателя) совпадет с
мнением Ю. А. Шичалина, то я сочту вопрос полностью исчерпанным.
А. Д.
31.XII.2003. Поздравляю всех читателей
с Новым годом, хотя вряд ли всю эту дискуссию можно счесть приятным новогодним
подарком — но уж какой есть!]
Уважаемый Алексей Георгиевич
и дорогие читатели!
Что ж. Последнее слово
«козла отпущения», критикуемого за собственные просчеты и многочисленные грехи
«переводчиков-любителей» последнего времени. Если Вы избрали меня в качестве
парадигмального случая, выступлю в роли коллективного разума.
Я постараюсь подвести итоги
этой дискуссии со своей стороны. По возможности, кратко и полно, однако –
осознаю – не в максимально полном объеме, особенно в отношении деталей. В
противном случае текст получился бы слишком большим, а главное – я лучше
потрачу это время на дальнейшую работу со своим текстом, с тем, чтобы через
некоторое время представить на суд читателей второе издание Стромат Климента,
исправленное, дополненное и улучшенное благодаря усилиям моих коллег и
критиков.
Сразу скажу. Я хотел бы
находится скорее на Вашей стороне (издающих основательные и выверенные работы),
а не на стороне тех, кто стремится стряпать их как можно больше. Написал я,
правда, за последние годы уже много, однако потому что, как и Вы, практически
все свое время провожу за работой. Вы, кстати состряпали не меньше. Я не очень
доволен – пока – результатами, о чем нередко высказывался приватно в разных
аудиториях и говорю теперь публично. Следовательно, дальше будет лучше,
надеюсь, и многое еще предстоит.
И все же. Я хорошо отношусь
к критике и стараюсь учитывать ее, однако большая часть моих возражений
касалась того, что мне казалось гипер-критикой. Вы, оказывается, известный
полемист, а я попал, как выясняется, «в обойму», куда добавлялись затем новые
имена. Сначала вас «мало волновали» авторы, на которых я ссылался в свою
поддержку. В конечном итоге досталось и бедному Ле Бульвеку, который,
оказывается, написал избыточный комментарий на пятую книгу Стромат.[1]
И действительно, его позднейшее издание седьмой книги намного скромнее. Может,
он также как и я во время работы над пятой писал докторскую диссертацию? Или со
временем (с возрастом?) приходит желание писать о главном, оставляя
второстепенное? А мне то, ничтожному, нравились его работы, равно как и издание
Максима Исповедника Сидорова, хотя я и не нашел ничего интересного в его
диссертации о гностиках. Вы же, как видно, все знаете и на все имеете
правильное мнение – сплошная «ортодоксия», как в газете Правда. И конечно же
ваши работы «объективно» выше моих или Сидорова, или Прохорова, или Лурье или
еще кого. Однако конкурсы – вещь непредсказуемая, к тому же, как оказалось,
кроме вашего «правильного мнения» есть еще и другие мнения, неоправданно
видящие и в моей работе и кое-что положительное.
Еще одна причина некоторого
разочарования нашей дискуссией состоит в том, что мы, разговаривая, часто не
слышим друг друга. Общая схема не конструктивна: я «упорствую» в своем
заблуждении, вы пытаетесь меня «вразумить». Вы спрашиваете, где узнать, какими
книгами я пользовался, я указываю страницу с полной библиографией. Вы снова
спрашиваете, я снова указываю страницу. Там все издания указаны. Значит, я о
них по крайней мере слышал. Могу добавить сейчас, посмотрите с. 303 второго
тома. Что там делает выдержка из дополнения Фрюхтеля, если я его не видел?
Урсула Трой то же указана с ее индексом. И повторяю, она, вопреки вашему
исходному допущению, к томам со Строматами отношение имела косвенное,
редактируя только первый том собр. соч. (Протреприк и Педагог). Вы спрашиваете,
где указано, когда я закончил перевод? А что, это необходимо делать? В конечном
итоге, не годится ли для этих целей дата составления предисловия (там стоит 1
февраля 2002 г)? Я никому доказываться
свое первенство не стремлюсь.
Я вам говорю, что
определенный текст – это общее место, вы находите близкое соответствие у
Платона. Прекрасно. Штелин имел все основания поместить его в свой аппарат.
Однако от этого оно не перестает быть общим местом. Вы предлагаете поискать в
учебнике платонизма (с вашего позволения) все-таки Алкиноя, а не Альбина. Тогда
я привел его для примера, но пожалуйста, далеко ходить не нужно и Алкиной в
этом отношении правда полезен. Говоря, что можно посмотреть его, я имел в виду
последнюю главу (35.1) где также говорится о софистах и в той же связи, что и в
Федре (хотя ближе здесь одно место из Софиста). Или возьмите Анонимные
пролегомены, где в 3 главе говорится о том, что «Платон в Федре упрекает
пишущих…» и далее. Можно еще поискать, но, если честно, не хочется. Я пытаюсь
объяснить, что не буквой единой жива философия, но также и смыслом. Общее место
– оно и есть общее место. В конечном итоге, толковать все подряд столь же
бессмысленно, как пересказывать анекдоты. Становится не смешно и не интересно.
Филологический позитивизм немцев 19 века я могу потреблять лишь в умеренных
дозах. Парадигма сменилась.
И еще одно. Я специально
посмотрел на Вашей странице вашу полемику с Алфеевым, и негодования Вашего по
ее поводу не разделяю. По-моему он вам вполне адекватно, хотя и несколько едко
ответил, подробно расписав всю «историю болезни». В общем, я в хорошей
компании.
Отвечу по порядку. Считайте,
что если я что-то опустил, то либо согласен, либо мне об этом нечего сказать,
либо забыл, либо, наконец, мне это не кажется важным.
2. Перевод.
Спасибо за указанные места,
я их просмотрю еще раз внимательнее. Заранее благодарен за любые будущие
предложения по улучшению перевода. Что касается различных указаний на опечатки
и неверные переводы французских фраз, которые я якобы «с апломбом» цитирую, то
приведите свой вариант перевода, и я посмотрю, лучше ли он?
Кстати, я посмотрел в
рецензии Алфеева параллельные колонки вашего и его переводов. И все-таки,
почему они столь дословно схожи? Это не может быть совпадением. Из вашей
полемики я не успел понять, кто у кого скопировал? Это я к тому, что, пользуясь
вашими же словами в ответе ему, если вы посмотрите на другие, более
содержательные части Стромат, пятую или третью книги, в особенности, то также
сходства с Корсунским не заметите. Вы же, по видимому, также не находите ничего
зазорного в том, чтобы брать адекватные выражения из других работ и переводить
по своему то, что вам не нравится или не достаточно точно отражено.
Мне важно было показать, что
ваши превосходные степени в отношении моей работы и меня лично, типа «абсолютно
не владеет», «ничего не понимает», «не иначе как называет» и т.д., мягко
говоря, далеки от истины. Вы считаете
мой перевод не точным. Очень хорошо, может что и уточню при дальнейшей работе.
Вы нашли некоторое количество опечаток. Огромное спасибо за информацию. Еще раз
настаивая на том, чтобы я ответил на «остальные моменты рецензии», вы что,
хотите, чтобы я в грудь себя бия сказал, «Да! Да! Да простит меня Климент
Римский за то, что я его послание назвал в одном месте Ad I Cor! Однако пусть он посмотрит в индекс на с. 338 и
тогда поймет, что во всех остальных 5 случаях я этой опечатки не допустил»? (У
вас, кстати, с посланиями также не все в порядке. См. ниже.) Вообще, как вы
представляете себе «объяснение» опечаток и неточностей перевода? Им, по-моему,
бывает только одно объяснение. Или я должен раскаяться в том, что использую Sgreek,
не совместимый с TLG? Вы знаете, я к нему привык и мне он нравится.
Впрочем, в последний год я иногда использую Koine.
В общем, на сем закругляюсь,
ибо обсуждать это нужно (если нужно вообще) в другом формате.
2. Издания и библиография.
Я еще раз повторюсь, что в
работе своей использовал практически все, что только можно. Подобное заявление выглядит самонадеянным,
однако оно имеет отношение к действительности. Доказывать свою ученость мне не
зачем, но и составлять библиографии в 50 страниц недосуг. Помню, начал я свою
работу лет 10 назад с того, что выписал из каталога в Ленинке, Иностранке,
Историчке, а затем в БАНе и Публичке все, что касалось Климента и могло быть с
ним связано, и заказал эти книги. Съездил пару раз в Химки за статьями из
старых журналов и т.д. Затем регулярно проделывал эту работу во всех
библиотеках, где довелось работать. В результате возникла весьма внушительная
библиография. Практически все я внимательно просматривал и читал. Делаю это и
ныне. Благодаря Клименту передо мной открылось огромное поле исследований,
практически безмерное. Очень скоро возникло некоторого рода информационное
насыщение, вероятно, знакомое и вам. Одновременно, у меня сформировалось
достаточно отчетливое представление о Клименте. Тогда я начал писать, постоянно
обращаясь к знакомым мне местам из различных работ, если нужно было что-то
уточнить. Иногда приходилось делать это по памяти по понятным причинам. Однако
библиографический список в первом томе весьма скромный – страниц 10. Почему?
Если вы посмотрите на годы выпуска этих публикаций, то увидите, что все они (за
исключением «классических» работ) новые, в основном 80-90-е годы, лучше 2000. Я
не ставил перед собой цели отразить всю библиографию по теме, однако старался
не упустить последних публикаций, возможно, еще не очень известных (при
условии, разумеется, что там просматривается хоть что-то новое). В основном,
это касается статей в журналах. Того же принципа я придерживался в своих
работах о гностицизме, по поводу которого, как можно легко догадаться, написано
на порядок больше.
Посмотрите современные
западные публикации. Большая часть авторов вполне резонно ограничивается, как и
я в своей монографии, небольшой библиографией, предваряя ее замечанием, что
издания и список сокращений см. в LSJ, GPL, других словарях
новозаветного и византийского греческого, а теперь еще и в списке Тезауруса и
тд. Я примерно так и пишу на с. 340 Античного гностицизма: «…перечисляю здесь
только наиболее важные для данного исследования издания…. Все остальное
цитируется по стандартным изданиям, перечисление которых можно найти в
справочниках и словарях…». В этой книге правда библиография все же избыточна,
но это потому, что перед ВАКом нужно было отчитываться. Слава богу, больше
этого мне не потребуется, так что теперь можно составлять библиографию
настолько избранную, насколько вздумается. Я библиофил, но не библиограф.
По мере выхода новых изданий
отдельных книг Стромат, я также работал с ними и вносил поправки. На чем
основано Ваше утверждение, что я этого не делал? Только на том, что я не говорю
об этом? Не так уж часто с выходом еще одной работы что-то принципиально
меняется. Если же действительно менялось, то я стремился это учесть.
В общем, мне кажется, что
наша длинная литературная дискуссия была очень продуктивной.
То же самое могу сказать и
об индексах. Конечно, мой маленький в 30 стр. индекс не идет ни в какое
сравнение с монументальными трудами немецких ученых, однако он прекрасно отражает
как небиблейские источники Климента, так и мой общий «минималисткий» подход к
текстуальной критике. И вполне ясно составлен, без многочисленных сокращений и
затемняющих суть библиографических вставок. Дальнейшая работа будет проходить в
этом направлении, и индекс будет скорее всего сокращаться, а не увеличиваться.
Я уберу, наверное, важные для меня, но достаточно условные параллели с
Плутархом или Секстом Эмпириком. Впрочем, библейскими цитатами я его дополню. И
вы зря думаете, что составление подробного индекса как у Штелина или у вас
занимает больше времени и требует большего труда, нежели работа по выявлению
самого главного. Предоставлю читателю, если у него или ее возникнет желание,
заниматься дальнейшей интертекстуальной критикой Стромат, потому что, как Вы
справедливо заметили, в этом «весь Климент». Перед вами – некий минимум, однако
достоверный, максимума же здесь нет, ряд расходится.
Составляя индекс, я также
думал над тем, не следует ли в нем как-то выделить статус источника
(цитата–парафраз–аллюзия). Подобные мысли не раз высказывались многими авторами
и по различным поводам. Опубликован подобного типа краткий индекс по Плутарху.
Я также опубликовал одну статью по этому поводу, однако потом решил отказаться
от этой затеи, по причине ее произвольности. Слишком много промежуточных
случаев, не поддающихся однозначной классификации. Дело в том, что в дополнение
к (также достаточно проблематичной) «объективной» шкале (степень буквальности)
в данном случае пришлось бы добавить еще одну – субъективную, отражающую
важность того или иного места в данном контексте и степень его
задействованности. Необходимо было бы как-то отделить простые цитаты-украшения
от значимых цитат и параллелей, простые перечисления имен от содержательных.
«Степень зависимости» – это функция двух переменных. В общем, все не так то
просто, и над этим нужно еще много работать. Ясно, в частности, что об этом
лучше говорить в комментарии, а не в индексе. Поэтому я и ограничиваюсь
минимумом наиболее ясных случаев. Индексы в SCh также не велики, кстати.
В общем, можно без конца
тыкать друг друга носом в разные книги и соревноваться в том, кто первый
заметит новое издание, но так ли уж это важно? Вы, к примеру, почему до сих пор
думаете, что Дидаскалик написал Альбин (и не упоминаете издание Уитаккера,
которое во всем мире прославляется как чуть ли не лучшее после Элементов
теологии Прокла в исполнении Доддса)? и в своем комментарии ссылаетесь на
издание Герметического корпуса 50-х годов, когда давно (в 80е) вышло третье
издание? (а может и еще одно уже есть, во всяком случае вышел новый перевод на
англ., детально комментированный). Епифаний у вас идет по старому Holl
(1915), в то время как есть обновленный Dummer (1980) и вышел
комментированный перевод Williams (1987–92), Ириней по старому-престарому
Harvey (1857), в то время как давно вышли тома SCh (70-e), да и
Юстин у вас похоже не по Марковичу (1994), не говоря уж о том, что словарь
греческого уже давно не Лидл-Скотт, а еще и Джонс (это уже не supplement,
а давно часть словаря – с начала 90-х, кажется {проверить не могу, так как
свой, 96 г. издания, одолжил коллеге на каникулы}). И почему в одном месте
комментария на Мелитона вы говорите о каком-то мифическом словаре Lamp’а,
в то время как это почти наверняка словарь LAMPE (Gr. Patr.L). И на Строматы у вас
ссылки почему то по Штелину, без указаний, что это еще и Фрюхтель и Трой. Refutatio
Ипполита у вас называется Философумены почему-то, хотя обычно так говорят лишь
о первой книге, некогда приписываемой Оригену. И на каком основании вы
считаете, что старое издание «надежнее» нового издания Марковича? Вы что, не
читали предисловия Марковича, где он (в самом начале) рассказывает о проблемах
издания Wendland и об обстоятельствах его создания, и приводит
большой список разночтений и т.д.? Вы составляете огромные библиографические
списки. Однако это не трата ли бумаги? Списки литературы по теме можно найти и
в каталогах библиотек. А если вы хотите полноты, то почему из всей литературы
по эсхатологии в классифицированном разделе у вас пара книжек? Где классическая
работа Любака. Почему не указано полезное сочинение Daley, не говоря уже о МакГине, и
т.д?[2]
И что это за удивительный жанр: псевдопослания Варнавы? Может все-таки послания
пс.-Варнавы? Их ведь псевдо-Варнава послал, а не Варнава псевдопослал.
Это то, что мне удалось
заметить за пять минут просмотра ваших текстов на странице. Возможно, я что-то
упустил или не уловил. В детали я не вникал. Однако на основании всего этого я
же не делаю заключение, что в вашем замечательном комментарии на Мелитона вы
ничего этого не используете. Или не понимаете того, о чем пишите. Напротив,
насколько я вижу, вы серьезный исследователь и очень эффективно работаете.
В общем, все это, простите,
глупости. Нечего соревноваться в том, кто чаще ходит по библиотекам, цитирует
большее количество литературы, и составил самый длинный индекс.
Вы знаете, я также часто
пишу рецензии на разные работы, от студенческих до докторских, иногда по долгу
службы, иногда по случаю. При этом библиография, оформление и опечатки – это
то, что меня интересует в последнюю очередь. Я говорю об этом обычно в конце,
если нахожу что-то ужасное, выражаясь в том духе, что жаль, мол, что автор не
воспользовался новым изданием, так как там это уже объяснено или есть что-то
новое. Если же ничего такого нет, то прилагаю список замеченных опечаток для
автора лично, а не для официальной рецензии или размещения в Интернет.
3. Комментарий
Сравните мой комментарий и
ваш и вы увидите, что они выполняют различные задачи. Ваш комментарий – это
фактически верхний и нижний критические аппараты (два в одном), расширенные
рядом наблюдений и пояснений переводчика (то есть три в одном). У меня же
указания источников, параллели, краткие пояснения и примечания переводчика, в
том числе о разночтениях, идут в сносках. Их относительно немного, однако все
же в среднем штук по 500 на каждые 100 страниц, а в сложных местах, таких как
конец 5 книги – намного больше. Можно было бы и больше написать, однако зачем?
Буду просматривать текст, что-то, может и добавлю, что-то уберу. И все еще раз
проверю. Мне посоветовали давать их по-русски, а не в латинских сокращениях.
Наверное, это разумно.
Далее, нужно ли писать
подробные пояснения? Не уверен. Вы что-то говорили в рецензии о пользе
пояснения, кто таков Феопомп, Тимей, Архилох и Гиппонакт. Вы знаете, редкий
студент-гуманитарий не слышал об Архилохе, Гиппонакте или Феопомпе. Тимея
правда иной может перепутать с Тимеем Платона, и то едва ли. Как раз Климент по
сравнению с ними фигура маргинальная и малоизвестная. Климент в теологии – это
все-таки далеко не Архилох в поэзии и даже не Гиппонакт! Феопомп, если бы его
сочинения дошли до нас, также был бы историком, как представляется, первой
величины. Я ориентировался на образованного читателя, однако не обязательно на
специалиста. Для справки же о том, кто есть кто, хорошо подошел
индекс-указатель.
Мой комментарий – это именно
комментарий, не критический аппарат и не примечания. Читатель, желающий просто
узнать, откуда та или иная цитата, может посмотреть в сноски. Там же даются
наиболее явные параллельные места и некоторые пояснения переводчика и варианты.
А дополнительным данным о терминологии, логических фигурах, египетской
письменности (это я подряд иду по комментарию к пятой книге), пифагорейских
символах, и т.д. – место в комментарии. В некоторых важных случаях я подробно
поясняю, что имеется в виду, привожу дополнительные параллельные места,
указываю литературу. Для восприятия текста Климента эти пояснения, иногда
пространные, не обязательны, поэтому и вынесены отдельно, в виде приложения.
Я не уверен, что ваш текст
более удобен для восприятия читателем, нежели мой.
Обратите также внимание, что
вы работаете с относительно новым текстом, сложным текстологически, и ставите
перед собой задачу сделать критическое издание (или критический перевод? Я не
знаю, приводите ли вы греческий текст). Моя задача – просто перевод,
предназначенный для широкой публики.
Не сомневайтесь, при желании
я мог бы «наворотить» трехэтажный комментарий не хуже вашего, закодировав в нем
десятки параллельных мест и ссылок на литературу. Возможности, как вы
догадываетесь, были, да и Климент для этих целей автор подходящий.
4. Мои теории.
В заключение вкратце о моих
воззрениях, на которые вы обратили особое внимание. Этот раздел скорее
предназначен для наших читателей, которые должны наконец получить резюме того,
о чем я говорю. Пишу в двух словах, предельно кратко, чтобы мысль не тонула в
сносках. Детали – в моих книгах.
4.1. Об александрийской
школе, Евсевии и «плагиате греков»
В отличие от большинства
старых и некоторых новых работ, и следуя за исследованиями ван ден Хук, ван ден
Брук, Маркшиза, Руниа и некоторых других авторов я воздерживаюсь от уверенного
заявления, что во времена Климента в Александрии была христианская школа, и тем
более не вижу достаточных оснований считать, что ее основал некий Пантен.
Причин тому много, начиная с отсутствия упоминания как Пантена, так и самой
школы у Климента, до очевидного происхождения гипотезы Евсевия о том, что
учителем Климента был именно Пантен и что именно он и основал школу. Точно так
же, не выдерживает критики предположение Евсевия о том, что у Климента учился
Ориген. Тому препятствуют и хронологические соображения. И вам ли не знать о
страсти древних авторов, как греков, так и варваров, составлять длинные списки
школьной преемственности. Отмечу, что это – уже почти общее мнение, мне тут
доказывать нечего. Я просто воспроизвожу эти аргументы с соответствующими
ссылками. Школа появилась со времен Оригена и существовала до Дидима, а после
была закрыта епископом Теофилом (385–412), который, видимо, не хотел не
институтализированного и неподконтрольного образования (то же стремился к
«госсандарту»). Об этом я пишу на с. 16–20 первого тома Стромат, а также в
Античном гностицизме, в связи с гностическими школами (с. 138–142).
Прошу читателя обратить
внимание на частоту использования сослагательного наклонения в этом разделе.
Именно – я не уверен, что во времена Климента была школа. Возможно, была, а
может и нет.
В последнем ответе моего
уважаемого оппонента повторяется все то же и все так же:
«Что же касается Вашего
стиля, то в одном абзаце Вы пишете: и основанная некой таинственной персоной, по
предположению Евсевия, Пантеном, которого Климент называет своим учителем, а
ниже: учтите, что учителем Климента вовсе не обязательно был Пантен.
Климент не упоминает этого имени. Это додумал Евсевий. Как вообще можно
читать Вас, не обращаясь поминутно к первоисточникам и не додумывая, что же Вы
хотели написать? В одной фразе Вы говорите, что Климент называет Пантена учителем,
а ниже говорите, что не называет? Или у Вас не все в порядке с русским языком?»
Хорошо, добавим к запятой
тире. Получим: «…основанная некой таинственной персоной, – по предположению
Евсевия, Пантеном, – которого (не писать же которую?!) Климент называет
своим учителем…» Возможно, эта фраза неточно сформулирована, что породило
двусмысленность. Ясно, что я и хотел сказать, к тому же повторил эту же мысль
дважды на протяжении одной-двух страниц. Не придирайтесь к словам. Помню, очень
вас огорчил Алфеев, тоже указывая на какие-то опечатки. Доказывать же, что та
или иная персона мифическая (обратите внимание, что говорю я это в
метафорическом смысле и в нашем разговоре, а не в книге) – вовсе не
обязательно. Как раз наоборот, приходится доказывать, что та или иная персона
исторична. Все остальное слухи. Если о ком-то нет никаких ясных данных, не
известно никаких дат и т.д., то не таинственная ли это персона? Чему он учил,
кстати, также не известно. Может и правда был платоником вроде Аммония Саккаса
или «гностиком» вроде Валентина (прошу заметить, я на этом не настаиваю!). К
тому же это не исключает интерес Пантена – кем бы он ни был – к христианству, и
объясняет интерес Климента – у кого бы он ни учился – к греческой философии.
Теперь еще один момент. Вопрос
о «плагиате греков» на самом деле очень занимателен. Если здесь все так просто,
то почему же разные современные авторы возвращаются к нему снова и снова. По
этому поводу ведутся жаркие споры. Причем в разное время чаша весов склоняется
то в одну, то в другую сторону. В настоящее время, как ни парадоксально,
Климент звучит убедительнее, нежели в конце 19 века. Возьмите, например, книгу
Daniel Ridings. The Attic Moses. The Dependency Theme in Some
Early Christian Writers. Göteborg 1995. Здесь подробно рассматривается этот
сюжет на материале Климента, Евсевия и Феодорета. Или несколько спекулятивную,
но все-таки забавную книгу Бернела «Черная Афина» (уже вышло два тома и ответ
критикам). Я о ней пишу в Античном гностицизме (214 сл.). Или новые работы Буркерта
(в том числе и его ответ Бернелу). Речь по сути идет о совершенно нетривиальной
проблеме истоков греческой философии и вообще античной цивилизации. Ведь сами
греки не знали, что они «греческое чудо» и чувствовали свою близость к
иранским, египетским и другим цивилизациям. То же самое можно сказать и об
эллинистическом и римском периоде античной истории. Однако этот вопрос, на
самом деле, слишком сложен, чтобы здесь говорить о нем серьезно. И все-таки
Климент слишком увлечен этой идеей (увлечен страниц на 60!), что доставляет
читателю и переводчику много неприятностей.
4.2. О сотворении мира
вот что пишет Климент в этом
месте (в моем переводе, в котором вы, наверное, также найдете ошибки)
«Покой Бога,
вопреки мнению некоторых, не означает, что он отдыхает от своих трудов. Ведь
будучи Благим, он не может прекратить творить добро, поэтому так думать
неблагочестиво. (142,1) Покой этот
означает, что определенный и неизменный порядок устанавливается на вечные
времена, и все творение из древнего беспорядка переходит и “останавливается” в
определенном порядке. (2) Последовательность дней творения имеет глубокий
смысл, показывая значение каждой отдельной вещи. Ведь хотя все мироздание и
возникло сразу, определяемое единым замыслом, не все в нем имеет одинаково важное
значение. Вещи не возникали по мере произнесения слов демиургом, но получили
свое начало сразу. (3) Нечто должно быть названо первоначалом, из которого
происходит все остальное. Однако следует помнить, что в действительности все возникло
из единой природы и движимо единой силой. Ведь замысел Бога един и
самотождественен. (4) Как же творение могло происходить во времени, если и само
время возникло вместе с остальным сущим?»
Мой
комментарий касался контекста этого высказывания, который, очевидно, платонический
(и гностический), так как далее идет:
«(143,1) Весь космос, животный и
растительный мир находятся в согласии с семеричным циклом. Существует семь сил
– перворожденных архонтов-ангелов. Ученые говорят, что семь планет обращаются
вокруг земли, а халдеи учат, что человеческая жизнь определяется космической
симпатией, и они уверяют, что зная эти законы они могут предсказать будущее.»
И так далее
(особенно 145,4). Что, здесь нужно было непременно вспомнить о Маккавейских
книгах? Здесь ведь речь идет даже не о статусе материи, а о процессе творения.
Потому я вспоминаю о платониках, Филоне и сопоставляю с Августином. И думаю,
что Климент мог сам провести этот анализ на основании имеющихся данных (не все
же подряд он переписал у Филона?). Собственно о творении «из ничего»
(употребляя этот термин в V 92,4) и материи (как гуле,
так и гуподохе) Климент говорит не раз, в V 89, 2 (комментарий на с.
331 второго тома), и далее 89, 5 и до 92, 4 (комм. С. 332 там же) и в других
местах. И здесь так же контекст философский (среднеплатонический, на что
указывает параллель с Алкиноем). Платон, оказывается, говорил о творении во
времени ради наставления и фигурально (см. мои замечания о традициях среднего
платонизма по этому поводу в дисскуссии), научившись этому у Моисея (это пусть
останется на совести Филона и Климента). Именно так же следует понимать и
процесс творения в Бытии, как вневременный. Забавно, что о сотворенности мира
по Клименту учат и стоики. В общем, все приличные философы так думают, кроме
некоторых аристотеликов и эпикурейцев, которые истину узнать не желают.
4.3. О гносисе, Клименте и
Валентине
Строматы по полному названию
– это «гностические заметки … и т.д.». Климент не только много пишет о
гностиках, но и создает свой вариант гносиса, противопоставляя его «ложному»
гносису. Об этом много написано, монография Фёлькера, например. Полемизируя с
валентинианами и др. гностиками Климент значительно – на порядок – внимательнее
к ним относится, нежели Ириней, Ипполит, Тертуллиан и, тем более, Епифаний. Он
не просто отвергает их учение, противопоставляя свое, но стремится
интегрировать его, наряду с философскими воззрениями, в подходящий контекст.
Далее, Валентин – это фигура
крайне загадочная. Не может не вызывать удивления тот факт, что дословно письма
и проповеди Валентина цитирует только Климент. Практически, если бы ни Климент,
то до нас не дошло бы ни одного слова самого Валентина. Возникает вопрос:
неужели другие авторы не имели доступа к его сочинениям? Может, эти письма и
проповеди имели ограниченное хождение? Не знаю. Удивительно также и то, что
сохранившиеся фрагменты Валентина практически не содержат элементов того, чем
так знамениты гностики, – гностического мифа. В частности сам Валентин не разу
ни говорит о Софии. Зато он, насколько можно судить на основании одного
довольно смутного свидетельства, учил о Троице. В монографии, названной
«Валентин гностик?», а затем в ходе полемики с Куиспелом на страницах VigChr и
в других местах, Маркшиз отстаивает точку зрения, согласно которой Валентина
вообще не следует считать гностиком. Эта теория в ее чрезмерном минимализме
имеет свои недостатки (да и мы не располагаем достаточным количеством данных,
чтобы ее до конца проверить!), однако предложенный ход очень интересен (см.
подробнее, мой Античный гностицизм, с. 155–164, а также ранее там же о
гностических школах и др.). По-прежнему меня беспокоит очерк учения Валентина у
Иринея (I 11, я его помещаю в разделе «Валентин.
Свидетельства» в Школе Валентина, с. 103 и сл., и считаю сомнительным). В любом
случае, создается впечатление, что Валентин и его последователи («школа» или
«школы»? Валентина), – это разные, возможно, несовместимые вещи. Так что
Климент – это наш главный авторитет и основной источник сведений об «истинной»,
как выразился Куиспел, доктрине Валентина. Причем источник, настроенный
достаточно благожелательно. От дальнейших определенных выводов я воздерживаюсь,
однако высказываю некоторые гипотезы, в том числе о возможной близости
александрийского круга Валентина и того, к которому принадлежали учителя
Климента. О своем интересе к тайной традиции Климент говорит постоянно.
Интересно также и недавно обнаруженное письмо Климента (если оно подлинное) о
тайной и пространной версии Евангелия от Марка (издание М. Смита).
Ваш, Eвгений Aфонасин
Академгородок, 30 декабря
2003 г.
В заключение, еще раз
благодарю моего оппонента за интересную дискуссию и сообщаю читателям мой адрес
[1] Рецензию на пятую книгу я не видел, однако мне по ее поводу достаточно и своего мнения, а вот о седьмой недавно писали в VCh. Теперь в качестве «коллективного разума» замечу и по поводу Ле Бульвека. Откуда вы знаете, что «нужно» комментировать, а что нет?
[2] Вышла
недавно и такая интересная работа: The Encyclopedia of Apocalypticism. New York; London:
Continuum, 2000. (Vol 1: The Origins of Apocalypticism in Judaism and
Christianity / ed. by John J. Collins. Vol. 2: Apocalypticism in Western
History and Culture / ed. by Bernard McGinn).